Приморск - ты Родина моя!

Мы давно уже не удивляемся ни новым храмам, ни многотысячным крестным ходам, ни звону колоколов, ни, наконец, тому общественному авторитету, которым пользуется Церковь в России. Все это сегодня в порядке вещей. Но ведь за этот наконец-то обретаемый нормальный порядок вещей нам есть кого благодарить. Мы должны быть благодарны тем, кто на протяжении всех семидесяти советских лет не давал живому ручью веры пересохнуть и пресечься. Это пастыри и архипастыри прежде всего, но это и миряне, прихожане немногих действовавших в те годы храмов. Ничем, казалось бы, не примечательные люди имели мужество сказать «нет» тотальной атеистической пропаганде, располагали духовной свободой, достаточной для того, чтобы сделать иной выбор, не тот, который навязывало им государство. Как их на это хватило?.. Чем они отличались от всех прочих? Промысел Божий, никак иначе не объяснишь. Об одном таком человеке мы постараемся вам рассказать.

Алексей Степанович сидел на лавочке возле своего дома на Малой Горной, опершись на трость, и о чем-то размышлял. Старый человек, каких много во дворах наших многоэтажек: они сидят, мысленно перебирают свою жизнь и вовсе не скучают, как может показаться, ведь им есть что вспомнить! Пока мы поднимались в квартиру, Алексей Степанович все удивлялся: зачем нам понадобилось о нем писать? Я объясняла, что редакции журнала он интересен как человек, прошедший войну, видевший то, частичное, временное возрождение Церкви в военные и послевоенные годы, затем трудившийся в ней и в самые тяжелые времена ее не покинувший. В ответ он заметил: «А ведь на 9 мая не поздравили меня. Забыли!»…

Родился Алексей Каляев в 1925 году в Пензенской области, в селе Чардым, в многодетной крестьянской семье. Отец его был бондарем. Время было голодное, семья постоянно переезжала с места на место, поэтому много учиться Алеше не пришлось, он окончил только три класса. За переездами и работой не заметил, как подрос, а тут война грянула. Алешиной мамы тогда уже не было в живых, она умерла от рака. Алексей собрался на фронт — добровольцем, в неполных семнадцать лет. Отец не хотел отпускать, но потом дал согласие. Сначала Алексей попал на Дальний Восток, в Монголию. Прослужил полгода и угодил в больницу с приступом аппендицита. Долго потом не мог оклематься. «Там ветра были, жара до 50 градусов, и мороз до 60. Речка Корулен вся вымерзала, воды не было, только очень глубоко. Канатом воду доставали». В таких условиях здоровье только ухудшалось. Совсем ослабевших ребят, человек десять-пятнадцать, отправили в Россию. Алексей Степанович вспоминает: «В Монголии была у меня третья категория питания — все сухое. А в России немножко стали хлебца давать, маслица. Силёшка набралась, нас отправили на фронт. В 43-м я уже был под Смоленском в гвардейской пехоте». Там Каляев получил контузию и снова был направлен в госпиталь. Потом до конца войны служил в артиллерии.

Алексей Степанович вырос в вере. Родители его ходили в церковь, приучили к этому и детей. Когда закрылись все храмы, кроме старообрядческого, ходили в него. Молитва помогала во всем. Помогала и на фронте:

— Кабы не молитва, так я бы уж давно в земле лежал. Перед боем перекрестишься, молитву прочитаешь, и вперед. Украдкой, конечно, крестились, но все равно как-то опознавали друг в друге верующих. А чтобы открыто, не было такого.

Может ли он вспомнить случай, когда человек вдруг уверовал на войне?

— Да, все, как и сейчас. Верующий, неверующий, а случись беда, так сразу: «Господи!..». Так и там.

Мне интересно, как Алексей Степанович, верующий сознательно и с детства, увидел войну, как воспринял приход этой беды.

Фронтовые снимки и благодарности командования

— Да что я понимал тогда, в семнадцать лет? Глупый был. Никакого осмысления не было, да и не до этого там. Знай только, что дадут тебе сухарик, и пойдешь в бой. Ботинки худые, а нам говорят, вот сейчас, мол, город возьмем, и выбирай любые, любой трофей. Из торфяных болот пили. Вода грязная: и мухи, и чего только нет — тряпочку подставишь и пьешь через нее. Очень хотелось живым остаться. Ну, пусть руку оторвет, ногу оторвет, но чтобы прийти домой. А больше ни о чем не страдали. Война есть война.

После войны Алексей Степанович работал и хлебопеком, и пожарным, и слесарем. Брался за все, несмотря на инвалидность III группы. В 48-м женился. Когда я спросила, как зовут жену, Алексей Степанович ласково улыбнулся и мягко так сказал: «Машенька всегда была». Позже Мария Евграфовна присоединилась к нашему разговору, и они вдвоем стали вспоминать, как знакомились, как сватались. Оказалось, родители обоих супругов были из одной деревни. В деревнях, как известно, дети растут у всех на глазах. Мама Алексея Степановича приглядела среди девочек будущую невесту для сына и, когда умирала, обмолвилась, что хорошо бы «вот ту взять». Еще до демобилизации, когда Алексей приехал домой на побывку, они с отцом решили, что пора ему жениться. Каляев-старший послал сына посмотреть на ту самую, выбранную покойной матерью девушку. Встретились, познакомились. Быстро дело сладилось. «Пришли подавать заявление,— говорит Мария Евграфовна,— нам регистрацию назначили через две недели. А до Великого поста неделя всего оставалась. Мы давай упрашивать в ЗАГСе, чтобы нас пораньше поженили. Объясняем, что нам обязательно надо венчаться, что нам без венца нельзя, а без регистрации не венчают, и в пост не венчают тоже». Их зарегистрировали, и на следующий день они обвенчались.

Нам все-таки трудно представить себе ту эпоху. Поэтому я задаю вопросы — может быть, наивные: «А вы не боялись венчаться? Или тогда уже это было разрешено?» Алексей Степанович смеется и отвечает, что всех, кто приступал к Таинствам Церкви, записывали в журнал. А потом на работе ругали, штрафовали, даже увольняли. «А так — разрешено!».

Супруги Каляевы не боялись. Сына и дочь они воспитывали в вере — как их самих воспитывали родители. Каждое воскресенье и во все большие праздники всей семьей ходили в храм на богослужения. В школе это было известно, и детям Алексея Степановича пришлось немало потерпеть от своих товарищей. Сын Алексея Степановича Александр не был ни октябренком, ни пионером, ни комсомольцем. Отслужив в армии, он по приглашению архиепископа Саратовского и Волгоградского Пимена (Хмелевского) стал работать в епархии сторожем, иподиаконствовал. А вскоре владыка Пимен благословил Александра поступать в Московскую духовную семинарию. Это был 72-й год, и все надо было делать тайно; справки Александр собирал якобы для поступления в институт легкой промышленности.

— Священником я быть не думал,— говорит иерей Александр Каляев, служащий ныне в Вольске, в храме Рождества Христова,— но чтоб Бога забыть — такого со мной не могло быть, потому что с детства ходил в церковь и никого не боялся. И когда владыка благословил, я послушался.

Дочь Алексея Степановича Зинаида замужем за протодиаконом, ее супруг служит в Пензе. Священником стал и внук — внучок, как ласково называет его Алексей Степанович, с гордостью показывая фотографию. Отец Александр-младший служит сейчас в Москве.

В 1971 году Алексей Степанович начал работать у владыки Пимена завхозом:

— Я молился в храме, он увидел меня, облюбовал. Я стал отказываться — куда мне, я неграмотный — но владыка меня убедил.

Налоги тогда с Церкви взимали просто драконовские. Зарплата у Алексея Степановича была 150 рублей, из них 80 рублей забирало государство. Он рассказывает, как приходилось бороться с трудностями, когда в распоряжении Церкви не было ничего: ни рабочих, ни техники, ни денег. За малейший расход надо было отчитываться, составляя акт.

— Машину нанять стоит 150 рублей, а они с церквей ломят по 200. Дорого, но все равно платишь, и акт составляешь правдивый — что с тебя взяли 200 рублей. Некоторые из-за этих актов совсем отказывались, мол, ни за сколько не поеду. Такая нервотрепка! Ну, все равно выкручивались. Если надо было владыке кого-то в иподиакона посвятить или в священника рукоположить, то он должен был одного человека уволить. Чтоб количество не росло! Тогда уполномоченный разрешит. Хотя как-то удавалось перехитрить их. Или едем мы, допустим, служить — а иподиаконов нет. Придешь в храм, старичка найдешь какого-нибудь и ставишь его с посохом или со свечой. А то и нет никакого старичка — служим без иподиакона. А молодежь чтобы была — Боже сохрани! Вот я и был — и за иподиакона, и за кладовщика, и за завхоза, и за всех. Паникадила делал украдкой, и крыши в храмах приходилось крыть. Вот храм Покрова Пресвятой Богородицы в Энгельсе хотели закрыть, так как здание было не достроено. Меня батюшка попросил помочь. Мы за ночь покрыли крышу, и храм закрыть не посмели.

Я интересуюсь, какие люди пришли к вере и Церкви в постперестроечное время, отличались ли они чем-то от тех, что приходили во время военное и послевоенное? Алексей Степанович отвечает просто и мудро: «Я вам не могу сказать, как там их сердца работают».

Хозяин этого дома бережно хранит пластинки с записями духовной музыки, подаренные владыкой Пименом. Хранит он и бумагу за подписью архиепископа Пимена, свидетельствующую о том, что он был посвящен в иподиакона 22 апреля 1984 года. Алексей Степанович и сегодня, несмотря на возраст, несет послушание иподиакона в Духосошественском соборе г. Саратова.

Так вот и живет на земле этот простой, приветливый человек. Они с супругой поддерживают друг друга, утешают, вместе охают и, как всю жизнь, вместе справляются с трудностями. «Песня наша недолга, коротенько прошла»,— говорит со вздохом Мария Евграфовна. А Алексей Степанович позже скажет в свою очередь: «Господь не покидает нас. Если бы не был верующим, давно бы уж умер».