Копие и Брынза.
Всё началось проще простого и обычней обычного. В храме у
дежурного зазвонил телефон и пригласили священника. Женский голос
объяснил, что вот есть престарелый старичок, которого надо бы
поисповедовать, но везти его в храм никак нельзя, слишком слаб, и
опасаются, что дорогу не перенесет.
На вопрос, ходил ли дедушка в церковь и надо ли кроме исповеди
причащать, ответили, что ранее он никуда не ходил, но в Бога верил всю
свою жизнь и что кроме исповеди ему пока ничего другого не надобно.
Нет так нет, но исповедовать все равно надо - подумал я, и
приготовился обсудить: когда ехать, где он находятся и на чем
добираться, но, услышав мое согласие, трубку тут же положили...
Не успел я сообразить, что это за странности такие, как в храме потемнело, весь проем двери загородили две мощные фигуры.
Помните окончание века прошлого и внешний вид так называемых
«новых русских»? Плотные, широкие, коротко постриженные с ничего не
выражающими лицами и с толстыми золотыми цепями, отделяющими головы от
туловища, так как понятие «шея» у них практически отсутствует. Именно
они и стояли в дверном проеме, вглядываясь в ими же затемненную пустоту
храма. Довершали эту композицию, времен распределения собственности,
красноватые пиджаки, обклеивающие могучие торсы. Джинсы и кроссовки с
прыгающей пумой присутствовали тоже.
Должен заметить, что я, до дня нынешнего, так и не могу отличить
этих двух посланников друг от друга. Разница меж ими заключалась только в
том, что один из них обращался ко мне: «вы, святой отец», а другой:
«ты, батя». Все остальное существенных отличий не имеет, а особые
приметы отсутствуют.
- Собирайсь, батя, - сказал один.
Второй добавил:
- Ничего не забудьте, святой отец, облом возвращаться будет.
Пока я комплектовал требный чемоданчик, мне был задан вопрос, который всегда задают захожане:
- Святой отец, а о здравии, куда свечки поставить?
Я указал на центральные подсвечники и добавил:
- Записку напишите с именем, чтобы знать за кого молиться.
- Какую, записку, батя, сам напиши, за здравие Брынзы.
- Кого? - не понял я.
- Ну вы даете, святой отец. К Брынзе вы сейчас с нами поедете, он и сказал, что бы свечки поставили. Самые большие.
- Так нет такого имени - «Брынза», как его крестили, каким именем?
Вы когда ни будь видели, как отблески мысли и тени задумчивости
проявляются в этих квадратных лицах? Интересные мгновенья; но улыбка
понимания все равно радует, независимо от уровня образованности, красоты
лица и образа жизни.
- Владимиром его зовут, - поняли наконец, что от них требуется посланники.
Дежурный записал в синодик, а потом уставился на
пятидесятидолларовую купюру. Пять свечей, хоть и самых дорогих, столько
никак не стоили.
- Так много это, - в смущении сказал он, протягивая деньги обратно.
- На храм оставь, пацан, - хмыкнул, через плечо, один из
приехавших, который, по всей видимости, выполнив задание по свечкам, уже
успел забыть о нем.
Подобным образом из родной церкви я еще никогда не выходил.
Сопровождение было сродни киношно-бандитскому сериалу. Слава Богу, что
они хоть руки под пиджаками не держали. Бабули, сидящие на скамеечке у
храма истово перекрестились, заволновались, зашептали, но увидев мой
добродушный кивок кажется успокоились, хотя и смотрели вслед
настороженно.
В машинах я не разбираюсь, но так как эта была большая и высокая,
с прилепленным сзади колесом, то, значит, «джип». Забрался, как указали
на заднее сиденье, справа и слева сели мои новоявленные телохранители и
... поехали.
- Вы, святой отец, не волнуйтесь, все по уму будет, - успокоил меня, сидящий справа, а левый добавил:
- Бать, ты чего в кейс свой так вцепился? Никуда он не денется.
И действительно, только сейчас заметил, побелевшую от напряжения
руку на ручке чемоданчика, как и обратил внимание на то, что мысли мои
далеки от предстоящей исповеди.
Вообще-то страхи страхами, но глядя на полностью экипированную
дорогую машину, представителей охраны и водителя невольно начинаешь
строить в уме образ особняка в который меня доставляют.
Не построилось. Домик оказался небольшим, годов шестидесятых
постройки, правда, с телевизионной тарелкой над крышей, да журчащим
ручейком вдоль дорожки от калитки до крыльца. С донбасским дефицитом
воды не каждый мог себе подобное соорудить, да еще украсить его на
японский манер диковинными камнями и необычным кустарником. Всю
остальную территорию занимал обычный сад, с беседкой и колодцем.
На крыльце встретила молодая девушка.
- Внучка, наверное, - предположил я и не ошибся.
- Проходите батюшка, дед вас ждет.
В зале, то есть в центральной и самой светлой комнате дома, в
кресле, сидел худой как жердь старик в светлой спортивной майке и в
аккуратных летних свободных брюках и современнейших дорогих красивых
туфлях, которые на протяжении всего будущего общения приковывали моё
внимание.
Никак не вязались эти туфли к верхней одежде и татуировке,
покрывающей все видимую, из под майки, грудь и руки деда. Не силен я в
зэковской символике, но трехкупольный собор на левом предплечье и набор
разнообразных синих «перстней» на пальцах рук говорил о большой
зоновской эпопее моего исповедника. Да и сам дед, от модных башмаков до
седой, заостренной вверх головы, напоминал что то тюремное, острое и
бескомпромиссное.
- Не «Брынзой» бы тебя назвать, а «шилом» или «гвоздем», - подумалось мне.
В разговоре же и исповеди дед действительно был колючим и
конкретным. Говорил он тихо, четко отделяя слово от слова и было видно,
что обдумывал он свой разговор тщательно и заранее.
- Я вот дожил до девятого десятка, батюшка, хотя мне смерть
кликали лет с пятнадцати. Да видно хранил меня Бог, - начал без
предварительной подготовки мой исповедник.
- Конечно хранил, - поддакнул я.
- Ты, помолчи, отец. Ты слушай. Мне тебе много сказать надо, а сил долго говорить нету.
«Брынза» говорил хрупким голосом, иногда заскакивая на старческий фальцет и очень часто дышал.
- Зона из легких да из бронхов выходит, астма замучила, вот и
устаю долго говорить, так что ты послушай, а потом своё слово иметь
будешь, если будет что сказать.
И я слушал.
Поведал мне дед Владимир, в мире своем «Брынзой» называемый, что
просидел он 28 лет по тюрьмам и лагерям по воровским статьям, был
коронован в «воры в законе» на одной из ростовских зон, кормил комаров в
Мордовии и на лесоповалах в Сибири, и грехов у него столько, что не
хватит оставшейся жизни, чтобы перечесть.
- Давайте помолимся, - сказал я, открывая Требник, а там Господь поможет самое нужное вспомнить.
Говорят, что священник не должен вспоминать даже для себя чужие
исповеди и тем более хранить их в памяти. Мне трудно это сделать, потому
что предо мной, устами «ворона в законе», открылся иной мир, со своими
отношениями, законами, образом мысли. В том мире нет просто радости, как
и нет просто зла, там изменены понятия и принципы, которыми мы
пользуемся, но там тоже есть боль и есть любовь. Для меня многое стало
откровением...
Более трех часов говорил старик.
Нам никто не мешал, даже из сада, через открытые окна не
доносилось ни звука. «Брынза» был конкретен, он говорил только о зле,
которое он причинил другим. И пусть понятия «зла» в его преломлении
значительно отличалось от общепринятого, но ни разу он не пустился в
оправдание себя. Он перебирал дни воли и года зоны, вспоминал давно
ушедших и еще живых. Речь его, прилично разбавленная воровским жаргоном,
была четкой, последовательной и придерживалась какой-то неуловимой для
меня логике, где каждое действие имеет предыдущую причину, а каждый
поступок конкретное завершение.
Мне даже не нужно было задавать каких то наводящих вопросов. Лишь
уже в конце, когда проскочило у деда слово «страсть», я спросил:
- А у вас есть или была страсть к чему то?
- Есть такой грех, отец. Краги мне все время хотелось иметь, дорогие и шикарные.
- Чего иметь, - не понял я.
- Краги. Туфли стильные. Вот теперь имею, когда ноги почти не ходят, пошевелил туфлями дед.
И еще один вопрос я задал. Спросил о том, почему он в Бога верит.
- Фраера веры не имеют, да малолетки нынешние, вроде тех, что вас
везли - отмахнулся «Брынза». - Серьезный человек без веры жить не
может, хоть и своя она у каждого, но справедливости каждому хочется.
Мне нечего было отвечать. Я просто прочитал разрешительную молитву и засобирался уходить...
Ты, подожди, отец. Я тут книжку вашу читал, - и дед указал на
томик Слободского лежащего на тумбочке под иконой и лампадой, - так там
написано, что и причащаться надо. Дома можно?
- Вам, можно, да и нужно.
Рассказал «Брынзе» как приготовиться к Таинству да и раскланяться решил.
Старик опять остановил.
- Погодь-ка. Читал я, что у вас там копьё на службе надобно, тут
вот кореша с «девятки» подсуетились и сделали для церкви. Возьми.
Старик, как то неожиданно, откуда то сбоку достал копие,
удивительное по красоте и мастерству исполненное, но немного не такое,
каким мы его обычно привыкли видеть...
С тем и распрощались. Через день причастил я Брынзу-Владимира, а еще через недельку он и отошел ко Господу.
На жертвеннике теперь копие зоновское. Пользуюсь я им, хотя некоторых из коллег и смущает его внешний вид...
Копие вот здесь... посмотрите
|
